Это все… [СИ] - Татьяна Апраксина

удивления, а он развернулся и молча ушел.

Энтайо Къерэн, глава Медного Дома Великого Круга Бытия Разумных

Если представить себе творившееся на Астад как слишком быстрое вращение круга из всего двух сил, то на момент истории с боевым кораблем положение Медного Дома было предельно опасным. Худшим с момента Сдвига, с того момента, как мы перестали быть ветвью Дома и встали перед водой, землей и небом только со своим именем на выдохе.

Из этой точки были только два пути: рассыпаться, перестав существовать — и ударить с последней силой.

Мы передали на Маре всю информацию, которую имели. Она протекала через доступные щели и нашла слышащих. Мы подыгрывали самым радикальным борцам за восстановление власти над Проектом. Мы вложили достаточно ресурсов в создание ожиданий, в пристальное внимание к каждому движению Администрации.

У них не осталось пути к осторожному отступлению. Только полностью победить — или окончательно дискредитировать себя.

Но с того момента, когда большой боевой корабль двинулся от Астад к точке перехода, мы могли только ждать и надеяться на то, что «наверху» справятся… и готовиться к последнему бою. Сумей они сменить руководство Проекта, через декаду, еще не вытряхнув из волос золотую праздничную пыль, нас пришли бы даже не выгонять в пустыню, сбрасывать в океан.

Мне хотелось быть «наверху». Мне нельзя было быть там — и я мог никогда там не оказаться… а мне так хотелось увидеть того из предков, который рассказал мне про дом и Дом.

Раэн Лаи, старший связист опорной базы Проекта

«Побег» он совершил полцикла спустя — воспользовавшись сменой вахты и чьей-то беспечностью и победной эйфорией. На самом деле украсть у спаскорпуса челнок нельзя было ни при каком уровне беспечности — но откуда врагу знать наши порядки? Я не удивился побегу — я понимал, что охранитель наш тащит на корабль какие-то важные сведения, может быть, ложные, может быть, правдивые — но важно, что они, достигнув самого дна, почти-бывшей-планеты внизу, изменят там баланс сил и позволят нам дышать. Госпоже Нийе не нравится план — и ее можно понять. Госпожа Нийе не верит там никому — и она права. Лучше бы сжечь эту тухлую груду металла, которую на нас натравили и разговаривать с бывшей администрацией через систему наведения… но старики, не только Старик, а все прочие, тот же охранитель, они помнят еще старый мир, каким он был до того, как безнадежно отравил сам себя. Они все еще хотят договариваться.

Я был наивным дураком. Я и сейчас такой.

Я был готов, к тому что беглый челнок с неким грузом будут преследовать. Это было необходимо в любом случае. Я был готов к тому, что преследование будет очень похоже на настоящее.

Я только не ожидал, что в самый последний момент, уже уходя из-под заградительного огня, госпожа Нийе ударит вспомогательным орудием своей бабочки по челноку. Бессмысленно, подло, злобно: челнок уже почти начали всасывать в почти открытый шлюз и за мгновение до того, как большой корабль прикрыл его своим полем, она ударила. По кабине, прицельно, убивая. Словно одним ударом вонзила когти под челюсть, в самое уязвимое место.

Помню, как стоял, упершись лбом в стенку шкафа, прохладную и чуть влажную от моего же дыхания, и мой мир в очередной раз рассыпался вдребезги. Безнадежно. Беспощадно. Не на мозаику, на пыль и песок, и пыль уносил ветер этой проклятой планеты.

Я едва не пропустил момент, в который большой корабль превратился в ослепительный цветок, а потом в тревожный хаос.

Он не был уничтожен полностью, но поврежден так, что даже с моим уровнем познаний было очевидно: это не боевой корабль, это продырявленный использованный контейнер, никому не страшный, беспомощный.

Потом — не тогда, потом, я понял, что было важно, чтобы они попались. Может быть, госпожа Нийе смогла бы взять их в пространстве силой и маневром. Риск был слишком велик, но дело даже не в том: они должны были подставиться сами. Проиграть нам везде, на всех полях, на которых шла игра. И подставиться — на нерассуждающей враждебности по отношению к Дому. Это делало новый переворот внизу почти неизбежным и очень скорым. И возможно бескровным.

Потом я понял. Но даже когда понял, согласиться я не мог. Не мог. Это был хороший размен. И в правилах Домов. И все сходилось. И даже на корабле погибло меньше, чем пришлось бы убить в открытом бою. Но я помню, как он смотрел на меня. Мертвый на живого, на остающегося жить. Без зависти, тепло, и очень издалека.

А сразу после того, как все это случилось, я не думал еще ни о размене, ни о цене, ни даже о том, что при любом раскладе все прицелы сходятся как минимум на госпоже Нийе с ее условной погоней и вполне настоящим убийством. Я вообще не думал. Только о том, что мне некуда пойти и негде быть, и невозможно нигде быть со всем случившимся. Я приплелся на свой пост у кабинета Старика и там сидел, хотя никому не был нужен и заняться мне было нечем. Я ощущал, что этот мой неуют — внутри, и я принесу его куда угодно с собой, а из себя, из холодной и сухой кожи, под которой зудит песок неустройства и неудобства, не могу никуда деться.

Старик вышел из кабинета, и уставился на меня этим своим немигающим, непроницаемым взглядом пустынного существа, и смотрел дольше чем обычно. Потом жестом приказал стене просветлеть — оказывается, мы опять приземлились, — и показал на скучные серо-оранжевые зигзаги пыли, бежавшие к горизонту.

— Мы все рано или поздно станем этим. Землей и воздухом. Кто-то раньше, кто-то позже. Кто-то сам, а кто-то против воли. Ты видел глубокие котлованы? — он повел рукой, изображая полосы породы. — Они растут нами.

— Ну и что получается, — сердито спросил я. — Нет никакой разницы, как жить и как умирать? Так?

Он почти улыбнулся, и я понял, что задал очень ожидаемый вопрос.

— Есть. Разница в памяти. Общество растет делами и памятью.

Я сам додумал и дополнил: какие дела — туда и растет. И вспомнил, что «недостойный преемник» — едва ли не самое страшное обвинение в Домах. Сгорает только со смертью обвинителя либо обвиняемого.

Так мне в первый раз стало понятно, как в Домах понимают ответственность перед будущим. Следующая мысль придавила меня как каменный блок: нельзя жить на этом… на случившемся только что и на всем предыдущем, без уважения и потребности